Глупо умирать в 20 лет. Глупо идти на войну. Глупо. Глупо. Глупо. Я - глупый. Жаль, что осознание этого приходит не сразу. Оно наваливается комком, снежным ураганом, бушующим ветром, и всегда неожиданно. Ты начинаешь думать, когда ты сделал что-то не так, как бы ты поступил вот на том месте, что бы ты сделал если бы... Тысячи, миллионы возможностей, альтернативных реальностей жгут тебя изнутри, подстегивают твое воображение и горчат на языке.
Я могу не пойти на войну. Я могу поступить в колледж. Я мог быть там, на другом конце океана, в безопасности, когда как здесь, среди бескрайней пустыни и степей умирали бы наши солдаты.
Осознание того, что я дурак, я чертов альтруист, верящий в лучшее будущее, тоже приходит постепенно. Первый месяц тебе кажется, что все это вокруг - декорации отличного постановочного фильма, спасибо Уорнер Брозерз, классные спецэффекты! Потом приходит осознание - спецэффекты больно опаляют осколками и царапают гвоздями. Здесь каждый день - ебанные гонки на выживание. Прямо как Безумный Макс - тот самый, что Мел Гибсон - среди пустыни. Только он сражался за свою жизнь, а мы - за всю Америку.
Казалось бы, возьми себя в руки, Кёрт, какого черта! Ты расклеился. Ты раскис. Возьми себя в руки.
Сложно сделать это, медленно приходя в себя черт знает где посреди своего персонального Ада, от легких похлопывающих движений по щекам, и холодной воды на лице. Все внешние чувства отключились, поэтому первое, что я осознаю, меня тормошит Мэтти.
- Мэтт... - хриплю, давлюсь воздухом, песком и водой, которую он пытается в меня залить. Вместе с первом вздохом приходит боль - она врезается жгучим прутом в области ребер, а потом медленно распространяется по всему телу. Такое ощущение, что на мне нет живого места. Щурюсь, всматриваясь в сине-красное от крови и синяков лицо друга. Мэтт выглядит... хуево, если быть честным, но он жив, и я несмотря ни на что жив тоже, а значит все не так плохо.
- Где мы? - со второй попытки голос слушается, и я вздрагиваю от громкости. В ушах еще звенит - был взрыв, услужливо подсказывает сознание, но где и какой, как отрубило. Впрочем, Мэтти не надо отвечать на этот вопрос, чтобы я и так понял, где мы - мы у таллибов, а значит не жильцы.
Умываюсь протухшей водой и делаю несколько глотков, переборов тошноту. Обезвоживание - хреновая штука, не хотел бы я остаться наедине с пустыней без капли воды.
Несколько секунд вслушиваюсь в собственные ощущения - все перебито, отбиты внутренние органы, переломов нет. Мэтти - выглядит хуже. Вправляю ему пальцы, машинальными отчетливыми движениями. Мэтт кричит, от неожиданности и боли, и я затыкаю ему рот. Не нужно, чтобы нас услышали. Если нас услышат - они придут, и тогда у нас не будет времени даже до утра. Мэтти шевелит пальцами, а я подавляю желание ощупать его с головы до ног. Если он сказал, что он в порядке - значит... Приемлемо.
- Ты как? Нужно выбираться. Ты же понимаешь, мы уже мертвы по факту.
- Я нормально, - кривлю губы в ответ, чувствуя как сводит все лицо. А когда-то меня считали смазливым. Увидели бы они меня сейчас! - Жить буду. Но боюсь это ненадолго. Ты сам сказал - мы мертвы.
В какой-то момент, мне хочется сдаться. Лечь на песок в этом бараке, закрыть глаза и будь, что будет. Я устал, господи боже, как я устал.
С трудом поднимаюсь на ноги. Обхожу нашу темницу по периметру. Стандартные решетки, едва проникающий свет через щели, пыль, грязь, воняет мочой, и если бы не корыто с водой, можно было бы сказать, почти пять звезд. Почти. Возвращаюсь к Мэтту.
- Нам дверь не открыть. Не в таком состоянии. Если у нас было время...
Замолкаю. Время - вот чего нам не хватает. Его всегда будет недостаточно, а сейчас я понимаю, как много мы упустили. Раздаются шорох и шаги. Мы напрягаемся - если это таллибы, можно и не думать сбежать. Но это оказывается совсем молоденькая девушка, принесшая нам кувшин воды, хлеб и предупредившая, что нас убьют.
- Мне послышалось, или она сказала, что нас убьют на рассвете? - спрашиваю, задумчиво беря в руку черствый кусок. - Не знаю. Может дочь, может жена. Может мирная жительница, которую держат тут силой ухаживать за пленными? - неожиданно вспоминаю, что мы были не вдвоем, и кусок встает поперек горла. - Ребята, наверное, не выжили.
Замолкаю надолго. Я видел не один раз, как молодые пацаны идут вперед и встречают свою смерть - их подбивают на истребителях, они подрываются на минах, получают пулю в затылок, вариантов умереть здесь на войне в Ираке - масса, на самом деле. Госпожа Смерть следует за нами по пятам, но мы все равно не в ее вкусе.
- Поспи, - отворачиваюсь от Мэтти. - Я тебя разбужу, как солнце совсем уйдет, - киваю на щели, единственный ориентир на наличие солнечного света.
Поворчав, Лэнгтон все же устраивается - прямо рядом со мной, неосознанно прикасаясь не то локтем, не то коленом. И я понимаю - Мэтт не хочет чувствовать себя здесь в одиночестве.
Я не сплю, пялюсь то в стену, то на солнечные лучи (по моим прикидкам, у Мэтти почти час на здоровый сон - главное, чтобы хоть один из нас был в состоянии... просто в состоянии). Иногда где-то совсем рядом раздавались приглушенные голоса, но как я не вслушивался распознать речь не удалось.
Наконец, темнота окутывает барак полностью, опускается тишина - ночи в пустыне всегда были особенно зловещими. Опускаю взгляд на Мэтта, его очертание почти сливаются в тьме. Аккуратно трясу друга за плечо, сразу же приставляя ладонь к его рту, чтобы он не поднял на уши охрану. Мэтт подскакивает, вцепляясь в мои руки, не осознавая, где он спросоня. Здесь учишься ценить мгновения сна, даже если тебя взяли плен.
- Пора, - одними губами произношу я и медленно отнимаю руки от его лица.